Звездолет с перебитым крылом  - Эдуард Веркин

– Смотрите, хворост! – Дюшка радостно указал пальцем. – Давайте купим!

Возле правой колонны сидела старушка Акимова и торговала самодельным хворостом и семечками, она всегда перед фильмами хворостом и семечками торгует, а когда в понедельник и вторник клуб закрыт, возле почты сидит. У них с Толстой город поделен – Толстая у поездов – огурцами, Акимова у почты – семечками и хворостом. Я сам хворост не люблю, но семечки у Акимовой что надо. Ей каждый год брат с Кубани два мешка присылает, настоящих украинских семечек, пузатых, пахнущих маслом. У меня денег только на кино было, двадцать копеек, а у Акимовой десять копеек стаканчик, так что…

Так что Анна достала из кармана пять рублей. Дюшка улыбнулся.

Я в очередной раз подумал про деньги, но быстро эту надоевшую мне мысль отогнал. Действительно, надоело. У них отец охотник. Настрелял соболей, сдал в заготконтору. Наловил маралов, спилил рога. Натряс кедра в мешки. Барсучьего сала натопил. В тайге богатства на каждом шагу, это не у нас – грузди да чага, это Алтай. Женьшень.

Пять рублей хватило на весь хворост и на то, чтобы доверху наполнить наши карманы толстыми пахучими семечками. Старушка Акимова не стала жадничать, пересыпала нам все и отправилась домой налегке.

Мы отошли в сторонку, поближе к тиру. Это для того, чтобы старшие пацаны к нам не подкатывали и не выпрашивали семечек, ну и вообще, для безопасности, все знают, что у Дюшки отец дикий тирщик, и связываться не торопятся.

Хворост с сахарной пудрой – это вкусно, хотя потом всегда изжога мучает, но все равно. Мы устроились за тыльной стеной тира и стали хрустеть хворостом под жестяной звук пулек, бьющих по подвешенным консервным банкам и по облезшим железным уткам. Я хворостом всегда наедаюсь с двух штук, а остальным двух не хватило, так что газетный кулек умяли минуты за три, а Марк еще собранную на дно кулька пудру в рот высыпал, и ничего.

После хвороста взялись за семечки. Семечки я могу есть килограммами, у меня бабушка тоже жарит, хотя и не так вкусно. Нажарит тазик, а мы все на веранде соберемся, чай пьем, семечки лузгаем, и так три часа можем щелкать и чаем запивать. Когда семечки ешь, совсем ни о чем не думаешь. И для здоровья полезно. У меня отец раньше курил, так ему доктор велел бросать, вместо папирос семечки щелкать. Так отец с тех пор стал сильно здоровее.

Щелкали минут пятнадцать, потом Дюшка предложил заглянуть в тир, пострелять бесплатно.

Но предложение пострелять бесплатно как-то Анну и Марка не заинтересовало, Анна сказала, что она хочет посмотреть кинотеатр, а Марк напомнил про лимонад. Поэтому мы отправились в клуб. В фойе собралось много народа, все скамейки и кресла оказались заняты. Анна стала рассматривать киноплакаты, их много у нас собрано, все стены завешаны.

Марк и Дюшка, само собой, отправились в буфет.

Буфет в клубе на втором этаже, но ничего интересного там обычно нет. Яблочный сок в стеклянных конусах да песочное пирожное, а для взрослых пиво и бутерброды с сыром. Но Дюшка по секрету узнал, что сегодня могут привезти мороженое, так что они с Марком отправились в буфет, а я остался с Анной внизу.

Она шагала вдоль стены и разглядывала афиши фильмов, прошлогодних и позапрошлогодних, и совсем старых, еще «Карнавальная ночь» на стене висела.

Иногда она останавливалась возле какой-то афиши и молчала, и тогда я рассказывал.

– «Планета бурь» – это про Венеру, – говорил я. – В кино я ее не видал, но по телику однажды показывали. Отличный фильм. Там робот взбунтовался и хотел космонавтов в лаву сбросить. И птеродактили там еще нападали, и какая-то штука с щупальцами, вроде как сухопутный осьминог…

Анна молчала и слушала. Очень внимательно слушала и на плакаты смотрела серьезно. А я рассказывал, а потом мы переходили к следующему плакату.

– «Неуловимые мстители» – вообще кино здоровское! Когда его привозили, я два раза ходил смотрел. А Дюшка пять. А когда второй фильм привозили, билетов не достать было, я всего один раз успел сходить, а потом заболел ангиной…

А Дюшка и тогда пять раз сходил.

– Там про Гражданскую войну, про банды всякие. Интересно.

Дальше «Розыгрыш».

– Тут про школу, – сказал я. – Стрельбы нет, но ничего так, пойдет. Песни поют.

– Про школу? – спросила Анна.

– Ага. Ну, как обычно, у нас – есть отличник, который гад, и есть троечник, который на гитаре играет. А девушка любит не гитариста, а карьериста. Вот они и маются все.

Анна смотрела на плакат, читала фамилии актеров.

– Если тебе про школу кино нравится, то вон хорошее, – указал я. – «Доживем до понедельника», там Штирлиц играет.

Мы перешли к «Доживем до понедельника».

– Смешно, – сказал я. – Штирлиц – и учителя играет. Но само кино нормальное.

– О чем?

– Ну…

«Доживем до понедельника» я плохо помнил.

– Там все тоже маются, – сказал я. – Что-то их там всех мучает, непонятно что. Надоело все, а как бросить, не знают.

Анна перешла к следующей афише.

– «Солярис», – прочитала Анна. – Солярис – это солнечный?

– «Солярис» – это страшный, – ответил я. – Там про мертвецов.

– Как это?

– Фантастика. На другой планете к космонавтам являлись мертвецы и вели себя как живые…

– А это?

Анна остановилась перед плакатом. Смотрела и смотрела.

– Это что за фильм? – спросила она.

– Это… Это «Пепел».

На плакате была стена. Обычная бетонная стена, старая, выщербленная. На стене отпечатались вытянутые человеческие силуэты, а справа, где стена обрывалась, стояла девочка. Длинная, ниже колен ночная рубашка. Прямые черные волосы. Лица не видно. Глаза. Черные глаза.

– Это про бомбардировку Хиросимы, – сказал я. – Про японскую девочку, ее звали Садако, она выжила при взрыве, но потом заболела.

Если честно, то мне и на плакат глядеть неприятно было. Мы всем классом ходили, в месячник мира в позапрошлом году. Кино жуткое.

– А дальше?

– Она заболела раком крови. А ей сказали, что если сделаешь тысячу журавликов из бумаги, то можно загадать желание. Она начала их складывать…

Мне вдруг сделалось немного страшно. Потому что я увидел, что Садако похожа. На Анну. Нет, не лицом, лицо другое было. Глазами.

– Как это, бумажные журавлики?

– Это как самолетики, – объяснил я. – Я не умею делать. Могу посмотреть, у меня в «Пионере» схема была.

– А что с ней стало? С Садако?

– Она делала журавликов. Ей все приносили кусочки бумаги, а она из них делала…

Я не дорассказал, со второго этажа спустились Дюшка и Марк. Дюшку в кинотеатре знали все, поэтому буфетчица продала ему целых четыре бутылки лимонада. К лимонаду полагалось блюдечко с пирожными и бутерброд с сыром. Судя по перепачканным крошками лицам, Марк и Дюшка свои пирожные уже слопали, те, что остались на блюде, предназначались нам с Анной. Пирожные я оставил ей, а сам сгрыз бутерброд, сыр, как полагается, был сух и оцарапал все десны.